– Страшно вспомнить, как я тогда тебя выпорол… И все-таки… Все-таки мне не верится, Алас, что из-за этого проступка или какого-то другого, каким бы тяжким он ни был, ты решил не возвращаться домой, в свой клан.

Александер скрипнул зубами. Он медленно встал и принялся вышагивать перед Дунканом, который не спускал с него затуманенных волнением глаз.

– Вы правы, отец.

Он остановился и какое-то время через окно наблюдал за детьми, ловившими в саду бабочек. Мысли его были далеко, когда взгляд переместился и заскользил вдоль полей, похожих на длинные зеленые ленты, которые протянулись до самого леса. Вернувшись наконец к реальности, он приблизился к отцу, вздохнул и сел на кровать.

– Вышло так, что четырнадцатилетний мальчишка, которым я тогда был, напридумывал себе невесть что…

Когда первые слова были произнесены, рассказывать стало легче. Александер избавился от груза сожалений – так корабль сбрасывает балласт, чтобы не затонуть, и на сердце стало легче. Дункан слушал исповедь сына, нервно сминая в пальцах письмо Джона, – жест, ставший для него в последние дни привычным. Когда Александер закончил, он помолчал немного, потом отстраненно, словно эхо, повторил его последние слова:

– Солдата из Палтнийского полка…

– Да, отец! А я все эти годы думал, что это был Джон.

Голос Александера сорвался, и он заплакал. Дункан уставился на свой тартан и стал машинально поглаживать его свободной рукой.

– Я думал… думал, что Джон меня возненавидел и решил отомстить за дедушку Лиама! Он хорошо меня знал! Знал, что в тот день я нарушил ваш запрет и взял мушкет без разрешения… В Каллодене я решил заслужить прощение от деда, ведь я не сомневался в том, что он смотрит на меня с небес, и вопреки вашему приказу ввязался в бой. Одного урока мне оказалось недостаточно! Какой же я был болван! И что получилось в итоге?

– Солдат из Палтнийского полка…

– Отец?

Дункан полностью ушел в себя, и это встревожило Александера. И вдруг старик выпрямился и посмотрел на сына блестящими от слез глазами.

– Это был не солдат из Палтнийского полка.

Он был очень бледен и до крайности взволнован. Одной рукой он комкал письмо, второй – плед.

– Хотите виски, отец? Или вынести вас на воздух?

– Алас, это был не английский солдат…

– Отец, это точно был солдат, теперь я это знаю! В меня стреляли не сзади, это не мог быть Джон!

Дункан вдруг весь сжался и теперь казался еще более старым и слабым, чем прежде. Сильный мужчина, которым Александер его запомнил, крепкий и непоколебимый, как горы Хайленда, этот воин, на чьих рассказах о рейдах на земли Кэмпбеллов он вырос, отец, чьего внимания он всегда добивался и кому старался подражать… пребывал на пороге смерти.

Слезы струились по морщинистым щекам Дункана, стекая по истончившейся коже к жуткому шраму – напоминанию об ударе английского меча. Того самого меча, который лишил жизни его сына Ранальда на поле Шерифмура в 1715. Старик медленно поднял голову и заговорил:

– Неужели после всех этих битв и войн мне суждено умереть от стыда в собственной постели? Да, я сражался храбро и прославил свое имя. Но сегодня… Сын мой, сегодня я скажу так: лучше бы я умер под пение волынки там, на Драммоси-Мур! Господь оставил меня в живых, чтобы я увидел медленную гибель наших традиций, твоей матери и чтобы… Марион так и не простила меня за то, что я тогда увез вас с Джоном с собой. Как она умоляла оставить вас дома, в Гленко! Но я не послушал, я увлек вас за собой на эту проклятую войну! Я хотел, чтобы вы научились во что-то верить… А в итоге… Господи! Алас, сможешь ли ты меня простить? У меня не получалось говорить с тобой так, как это умела моя мать. Хотя нужно было постараться и объяснить тебе, почему в свое время мы отправили тебя в Гленлайон. Болезнь забрала твою сестричку Сару, потом заболели Колл и Джон. Мы опасались за твою жизнь…

Дункан покопался в спорране, взял руку сына и вложил в нее что-то холодное и тяжелое. Александер увидел гербовую брошь, которую оставил ему в наследство дед четверть века назад. Он уставился на нее, не скрывая изумления.

– Я возвращаю ее тебе, Алас! Помнишь, ты попросил сохранить ее, потому что боялся потерять? А потом ты не вернулся, чтобы забрать ее… Я думал, это из-за того… О господи! Алас, это был я! Я, а не солдат Палтнийского полка!

Старик заплакал навзрыд. Слова утешения не шли на ум. Александер просто сидел и смотрел на отца. Неужели у Дункана помутился рассудок? Александер снова вспомнил момент, когда пуля пронзила ему плечо. В это ужасное мгновение, перевернувшее всю его жизнь, он успел увидеть удивленные глаза отца, который находился как раз у вражеского солдата за спиной.

Он накрыл ладонью дрожащую руку старика. С видом приговоренного к смерти, пытающегося вымолить у судей прощение, Дункан схватился за эту руку.

– Алас, я никогда и никому этого не рассказывал! Даже твоей матери! Она и так на меня злилась… Это я ранил тебя на Драммоси-Мур, слышишь? Солдат Палтнийского полка держал тебя на мушке, я хотел убить его, чтобы помешать ему, но, когда я нажал на спусковой крючок, он уже падал. И вышло так, что я ранил тебя, Алас! Выстрелил в собственного сына! Я ведь мог тебя убить!

Он замолчал и упал в объятия ошеломленного признанием сына. Для Александера это стало страшным ударом. Прошло много долгих минут, прежде чем он разобрался в обуревающих его противоречивых чувствах. Потом тяжесть страшной отцовской тайны уравновесилась грузом, который так долго носил на совести он сам. Как можно сердиться на человека, который, как и он, состарился в страданиях, из которого сожаления выпили все жизненные соки, превратив едва ли не в живой скелет? Получается, его отец, как и они с Джоном, строил свою жизнь на фундаменте из заблуждений и угрызений совести? Невероятно! И так глупо… Погладив Дункана по плечу, он прошептал ему на ухо:

– Отец, мне не за что тебя прощать.

Старик отодвинулся, и лицо его словно бы разгладилось, стало светлее. Он вздохнул.

– Я долго искал тебя, Аласдар… Твоя мать верила, что ты жив. Мне тоже хотелось так думать. И я надеялся. И в то же время я боялся увидеть в твоих глазах ненависть. Когда Марион умерла, я перестал тебя разыскивать – ждал, когда ты вернешься. В последующие несколько лет до нас доходили слухи о некоем Аласдаре Ду Макгиннисе, воровавшем крупный рогатый скот, за чью голову было назначено вознаграждение. Мне описали его внешность, а еще я узнал, что он бывает в таверне в Дануне. Я подумал, что это можешь быть ты. Но ничего не предпринял, я все еще продолжал ждать…

– Это был я.

Дункан печально кивнул.

– Господь наказал меня за то, что я даже не попытался проверить. Знаешь, я ведь думал, что раз ты отказался от своей фамилии, раз не хочешь вернуться в клан, значит, тебе известно, что это я в тебя выстрелил! Господи милосердный! Как я теперь жалею… Как я жалею, сын мой! Получается, Аласдар, это я отправил тебя в изгнание!

В изгнание? Скорее, это было бегство. Теперь Александер был в этом уверен. Всю свою жизнь он пытался убежать от себя. Душевные терзания, словно привязанное к ногам ядро, увлекали его в пучину. В поступлении на военную службу он увидел выход. Это было наитие, которое помешало ему окончательно отчаяться. Не забыл он и слова умирающей бабки, которая посоветовала ему уехать: «Не позволяй украсть у тебя душу! Per mare, per terras! No obliviscaris! “По морю, по земле! Не забывай, кто ты есть!” Никогда не забывай, кто ты есть!» Ее слова, звучавшие у него в голове, направили по верному пути.

Вот и теперь, глядя на герб Макдональдов, блестевший у него на ладони, Александер словно наяву слышал голос бабки Кейтлин. И вдруг он показался ему очень тяжелым, вместившим в себя историю целого клана. Старательно начищенный, он сверкал, словно новая монетка. Александер приколол гербовую брошь себе на куртку, уважительно погладил ее и закрыл глаза.

– Отец, изгнанником становится тот, у кого ничего нет. Is mise Alasdair Cailean MacDhòmhnuill [222] . Я – Макдональд из клана Макиайна Абраха! Кровь, которая течет в моих жилах, это кровь повелителей мира! Я – сын Дункана Колла, сына Лиама Дункана, сына Дункана Ога, сына Кайлина Мора, сына Дуннахада Мора! Корни моего рода уходят в глубину веков! Нет, отец, уехав, я не канул в небытие! Я расширил границы нашего клана! Макдональд, как и Кэмпбелл, где бы он ни был – в Шотландии, в Южных колониях или в Канаде, – всегда останется Макдональдом и будет помнить воинский клич, будивший огонь в крови его предков. Стоит мне закрыть глаза, отец, и я возвращаюсь домой…